Грэм Джойс - Как бы волшебная сказка
Выключив телефон, Питер немного посидел задумчиво в машине. Затем вылез, запер машину и вошел в дом, где в гостиной обнаружил тихо беседующих Женевьеву и Ричи.
Джек пересек улицу, чувствуя одновременно и облегчение, и желание расплакаться. У дома он заметил отцовский грузовик, а войдя в дом, увидел Ричи, мать и отца, которые разговаривали приглушенными голосами. Чувствовалась атмосфера некой взрослой драмы, характер которой он не мог уловить. Он оставил их наедине со своими заботами. Взглянул на себя в зеркало и подумал, что глаза выглядят покрасневшими, поэтому умылся, торопливо вытер лицо и снова спустился на первый этаж.
Тихонько прошмыгнул в гостиную, где разговаривали взрослые. Отец тяжело посмотрел на него, потом снова повернулся с поднятыми бровями к Ричи.
– Все нормально, – сказал Ричи.
Джек мгновенно понял, что Ричи разрешает ему присутствовать при их разговоре. И устроился в уголке дивана.
– Давно это у тебя? – хрипловато спросила Женевьева.
– Я ничего не замечал до самого Рождества, – ответил Ричи. – Но сканирование показало, что растет она уже давно. Во всяком случае, так говорит врач. Говорит, она уже большая. Что, вообще-то, меня уже не должно было быть на этом свете.
– А она точно злокачественная? – спросил Питер.
Джек взглянул на отца. Лицо у того было пепельным.
– Они так говорят. Злокачественное образование точно. И продолжает расти. Просто не везет, да?
– Т-т-так сколько они тебе дают? – заикаясь, пробормотал Питер.
– Шесть месяцев максимум.
– А оперировать можно? – спросила Женевьева, качая головой.
– Очевидно, нельзя. Они оценивают степень злокачественности. Моей дали высокую. Я в школе никогда не получал такой оценки. – Ричи подмигнул Джеку. – Вот, я записал на бумажке. Даже произнести не могу, что у меня. Как медаль присудили. – Он порылся в кармане и достал клочок бумаги. – Вот. Медуллобластома… э-э… мозжечка. Чаще встречается у детей, чем у взрослых. Теперь они хотят просверлить дырку у меня в голове и взять пробу ткани. Что мне не очень нравится.
– Биопсия, – сказала Женевьева. – Без этого никак.
– Даже с этим есть сложности. Не помню деталей.
– Господи! – вздохнул Питер. – Ты сказал Таре?
– Нет. Мы только что опять сошлись, все было прекрасно. И я не знаю, что скажу ей.
Все несколько минут сидели молча. Джек боялся пошевелиться. Даже не мигал.
Затем Ричи произнес:
– Самое смешное, что я собирался бросить курить. Знаете, здоровье и прочее. Теперь это не важно, да?
39
В истинной волшебной сказке нет ни объяснения, ни поучения.
А. Байетт[51]– Я так рада вам, – сказала миссис Ларвуд. – Не думала, что вы придете после того, как я отняла у вас время в прошлый раз.
Тара вошла в дом, и миссис Ларвуд закрыла за ней дверь.
– Я вас понимаю, – сказала Тара. – Хотя я начала догадываться.
– Не присядете?
– Только если пообещаете не предлагать чай и кекс. Я согласна с Джеком, что ваш кекс худший на свете.
Миссис Ларвуд засмеялась и обещала, что приготовит чай, но кекс предлагать не станет.
– Могу кое-что сказать по поводу темных очков, моя дорогая? Вы поймете, что они вам не нужны, и через некоторое время все придет в норму. Я имею в виду ваше зрение. Немного погодя вы сможете перестать щуриться. И это ужасное ощущение песка в глазах, оно тоже уйдет.
Тара сняла очки и потерла пальцем глаза. Очки она положила на стол.
– Хотя не могу гарантировать, что вы не получили долговременной травмы. Вот у меня катаракта. Я делала операцию, но не помогло. Я никогда не узнаю, это просто от возраста или это я тогда так повредила глаза. А иногда мне ужасно хочется увидеть его вновь, тот особый свет.
Тара прижала ладони к щекам:
– Вы не представляете, какое облегчение найти кого-то, кто побывал там. Кого-то, кто не считает, что я лгу или сошла с ума.
– Конечно, я знаю, какое это облегчение. И вы для меня тоже первый человек, с которым я могу поговорить об этом.
– Правда?
Миссис Ларвуд села и посмотрела на Тару сквозь устрично-серую катаракту. Приглушенно поблескивающую, почти перламутровую.
– Да, правда. Я очень быстро научилась помалкивать о том, что случилось. Меня продержали в психлечебнице год.
– Неужели?!
– О да, – кивнула миссис Ларвуд. – Знаете это заведение, «Пажити»? В конце Форест-лейн? Дело было в пятьдесят втором году, и когда, вернувшись, я наконец сообразила, что честность не всегда лучшая политика, было уже поздно. Меня упекли туда, ко всем этим душевнобольным. Удивительно, что я не сошла с ума от одного сидения там, – я могла бы вам такого порассказать… В общем, я посчитала, будет лучше, если скажу, что просто сбежала с парнем, который позже бросил меня. Они были рады принять такую версию. Провели курс электрошоковой терапии, чтобы излечить от желания сбегать с парнями в другой раз. Я забыла многое из того, что помнила. Но не то, что случилось со мной в Аутвудсе, – где я побывала, кого там видела.
– В Аутвудсе? Так с вами это случилось там?
– Да. Как только Джек рассказал мне о вас и Аутвудсе, я догадалась, что произошло. Что до Аутвудса, то я сказала Джеку, что никогда в жизни не пойду туда. И я не шутила.
– Я не боюсь туда ходить, – сказала Тара.
– А я боюсь. Очень боюсь.
– Я вновь была там только недавно. Там нет ничего страшного.
– Вы не поняли. Я не боюсь того, что происходит в Аутвудсе. Я боюсь себя. Боюсь, что захочу вернуться. Захочу вернуться туда.
На кухне засвистел вскипевший чайник, и она поднялась, чтобы приготовить чай. И вскоре появилась с фарфоровым заварочным чайничком, чашками, маленьким молочником, сахарницей и, вопреки своему обещанию, ломтем имбирного кекса, каким прежде угощала Джека и Тару, и, как во сне, поставила все это на стол.
– Я старый человек, лучшая пора жизни осталась позади. Но одно знаю: будь такая возможность, я бы не раздумывая вернулась туда.
– Как я вас понимаю. Я тоже до сих пор испытываю искушение.
– Тогда, может быть, стоит поддаться ему.
– Нельзя, миссис Ларвуд. Я дала определенное обещание.
Миссис Ларвуд покачала головой. Женщины смотрели в свои пустые чашки, будто видели в них недоступную призрачную страну. Миссис Ларвуд вывела обеих из мечтательной задумчивости, хлопнув ладонью по столу:
– А какие потаскушки эти тамошние женщины! Иначе не скажешь – потаскушки!
– Да уж. Мужчины тоже хороши.
– Нельзя винить мужчин, если женщины все время раздвигают ноги. Чего от них ожидать? Потаскушки и грязнули. Когда я была там, в домах было грязно, и ни одна даже пальцем не пошевелила, чтобы убраться, и мужчины тоже ничего не делали. У них не было ни электричества, ни газа, вообще ничего такого – вот что бывает, если женщины раздвигают ноги днем и ночью.
– Я там держалась особняком.
– Да ну? – удивилась миссис Ларвуд. – А я все же присоединилась.
– Правда?
– О да, – хихикнула она. – Ну а как можно сопротивляться?
– Я как-то устояла.
– Наверно, ты более волевая, чем я в то время. Хотя, должна сказать, после возвращения мне всего этого не хватало. В этом отношении мужчины здесь никуда не годятся.
Хрупкая старушка немало удивила Тару.
– Но почему именно мы? – спросила Тара. – Почему из всех людей – только мы? Как вы думаете, почему выбрали нас?
– Я так этого и не поняла, но полагаю, меня выделили с самого начала, – сказала миссис Ларвуд. – Мужчина, который увел меня из Аутвудса… я видела его прежде.
– Как?
– Это было весной пятьдесят первого. Кончилась война, и в стране еще действовали меры жесткой экономии. Еще все было по карточкам, знаете: масло, мясо и прочее. Невозможно было даже достать материи, сшить приличное платье. Но весна в тот год стояла прекрасная, все зацвело очень рано. У нас перед домом росла большая вишня, и ее цветущая крона нависала над воротами. В тот год проходил «Фестиваль Британии»[52], но я почему-то всегда думала, что это дерево в цвету и есть главный символ юбилея.
Однажды, когда родителей не было дома, к двери подошел мужчина. Он был красив, однако вид у него был такой, словно он слишком много времени провел под солнцем и давненько не мылся, но он подмигнул мне. Спросил, нельзя ли ему срезать несколько цветущих веток с нашего дерева? Я увидела на дороге его повозку, запряженную лошадью, и в повозке много корзин и переметных сум. Дерево цвело так буйно, что я не стала возражать, и не успела я опомниться, как он необычайно проворно и ловко вскарабкался на дерево и принялся срезать цветущие ветки и бросать их в повозку.
